Лет пять назад, в разгар белоленточных гуляний, я делала репортаж с одного из них. Хотя участники и не гуляли – это было привычное кучкование в загончике петербургского протеста, на Малой Садовой. Фотографы снимали «космонавтов» и развевающиеся белые ленточки на фоне безучастного ампира Александринки. На белые ленточки из-под серого неба смотрела темная Екатерина. Неожиданно встречаю знакомую, искусствоведа.
– Ты что здесь делаешь?
– А ты?
– Я работаю. Ты-то что?
– Как что. То же, что и все! – радостно ответила девушка, глядя куда-то чуть выше космонавтов, но чуть ниже стискивающих небо крыш.
Что делали все, я так и не выяснила. Понимала только, что я тут работаю, а моя знакомая и другие ребята – представляют какие-то идеи. Ворох пространных ответов сводился к тому, что вот есть «они» и «оно», а есть «мы», и мы «против». Белые ленточки, черная Екатерина, серое небо. Мне нравилось наблюдать. Мне был интересен протест как явление, хотя картинка была черно-белой, без полутонов. Тогда я считала, что можно сохранить лицо, что журналист не должен докладывать о своих взглядах, он должен работать. К 2017 году тусовка четко делится на «тех» и «этих». С кем ты – вопрос ключевой. Пресловутая рукопожатность определяется местом работы, тональностью постов в соцсетях, наконец, количеством задержаний на митингах. Весной этого года, в разгар антикоррупционных сходок, мне впервые не захотелось даже наблюдать. Говорят, народу было много, получилась славная прогулка по Невскому, и почти никого не задержали. А я уехала к друзьям за город, в бане париться. Среди «коллег» теперь принято издалека семафорить, «чьих» ты. Чуть ли не главным медиасобытием лета стало интервью Светланы Алексиевич – то самое, скандальное, где она сказала, что понимает образ мысли тех, кто убил пророссийского публициста Олеся Бузину. В журналиста Сергея Гуркина полетело больше идеологических помидоров, чем поздравлений с профессиональным успехом – а ведь сам жанр интервью сдает позиции пиарщикам и превращается в рекламное поддакивание. А уж писателю в русской культуре, которую небезосновательно считают словоцентричной, полагается быть над схваткой – или, как минимум, не оперировать диванными тезисами. Когда я спросила журналиста Гуркина, какой была его основная эмоция по ходу интервью, он ответил: «Главная эмоция – пожалуй, удивление. Или даже изумление. Мои вопросы были, по большей части, сборником ее собственных прежних острых высказываний. Типа «На Бродвее каждый – личность, в Москве и Минске – народное тело». Я ожидал, что она будет уходить от резких формулировок. Но она не стала этого делать. Она не видела в оскорблении собственного народа ничего особенного». Поведение коллег по цеху было и вовсе печальным. «Так получилось, что многие коллеги были вынуждены ответить на вопрос, что важнее – профессия или партийность? – продолжает Гуркин. – Я услышал много слов поддержки, но было немало и выбравших партийность. А хуже всего то, что многие выбрали ее вполне искренне». Алексиевич «гуманист, западник и либерал», значит, задавая нобелевскому лауреату неудобные вопросы, журналист Гуркин поступил плохо. Нельзя так с членами партии!
В нашем, повторюсь, словоцентричном культурном пространстве «против всех» быть нельзя. Человек, претендующий на некую образованность, вынужден нарядиться в цвета клуба и соблюдать его устав. Ходить на все матчи, поддерживать команду кричалками, даже не разбирая их текста. А у нас тут не английская премьер-лига, и клубов всего два – «тот» и «этот». Обычно так говорят про сельские магазины, а теперь так можно объяснить целое общество. На днях президент приехал в «Яндекс», поболтать с искусственным интеллектом. Между тем живой интеллект компании массово эмигрирует, а кто еще не уехал, взял отгул на «день икс» – все равно не работа, а нервотрепка. И это не протест, а лишь желание заниматься своим делом и дистанцироваться от официозного парада-презентации клуба, лидирующего с приличным отрывом.
Дистанция легко превращается в отгул не только с работы, но и из общественной жизни. Три-четыре года назад самые разные эксперты сетовали: эх, нет в России гражданского общества, вот сейчас сформируется, и мы им покажем, как сказал бы классик, кузькину мать. Но если процесс и идет, то в обратную сторону. Констатировать сей факт грустно, объяснить сложно. Кажется, что осознанное общество сжимается, как шагреневая кожа, с каждой новой выходкой «тех» или «этих». Матч рискует перейти в драку, и зрители, которые болеют не за клуб, а за красивую игру, расстраиваются, но не вмешиваются. А что они могут? В 1999 году А. Леонидов написал в «Огонёк» письмо в ответ на статью М. Соколова об эмиграции «Четыре волны». Автор письма с сарказмом опровергает высокие доводы о безутешных, благородных эмигрантах и говорит, что внутри страны живет по прописке ничуть не меньше этих самых эмигрантов. Внутренних. «Ну надоело мыслящему человеку, что государство считает его быдлом. Что тут поделаешь?» – сформулировал автор. «Внутренних эмигрантов» оба «лагеря» считают предателем. На всякий случай – кто его знает, что он там себе думает, раз не митингует налево-направо. Не вставая под знамена «тех» или «этих», за пассивность и ненадежность получишь ото всех.
Но гораздо чаще бывает по-другому. Без этой вашей рефлексии. Рядовой потребитель на информационный поток откликается фрагментарно. Он, конечно, за Крым. Но тут же яростно против «Димона» или стильного дворца министра обороны. Эй, товарищ, ты что, трибуну перепутал? И товарищ теряется: Крым – это конечно да, но как не думать о дворцах, закупая гречку по акции впрок. И бегает он от одного сектора к другому, и везде его шпыняют, и в итоге он не видел, кто гол-то забил.
